Пришло по корпоративной почте от хорошего человека, знающего мою лингвофилию. Максим Кантор.
Есть такая пословица: «по-немецки — “цецки-пецки”, а по-русски — “бутерброд”»
Как-то я пересказал эту пословицу своим немецким друзьям, директору Музея современного искусства Хансу-Петеру и его заместителю Зеппу.
— По-немецки — «цецки-пецки», а по-русски — «бутерброд»!
Мы долго смеялись. Потом Ханс-Петер сказал:
— Какая смешная пословица. Ха-ха. С большим чувством юмора. Да. Только здесь есть ошибка, Максим. Дело в том, что по-немецки как раз — «бутерброд». А по-русски — «цецки-пецки».
читать дальше
— Что ты, Ханс-Петер, — сказал я. — Ошибки здесь нет! Это такая пословица смешная, в ней все наоборот. Ну да, слово «бутерброд» немецкое, но автор пословицы утверждает, что оно русское, а по-немецки надо говорить «цецки-пецки». Это шутка.
— Автор заблуждается, — терпеливо возразил Ханс-Петер, — по-немецки говорить «цецки-пецки» не надо. Такого слова нет.
— Это нарочно, Ханс-Петер! Нарочно! Здесь все перевернуто, поставлено с ног на голову для смеха.
— Ха-ха, — сказал Ханс-Петер, — я понимаю юмор этой пословицы. Он очень смешной. Но будет еще смешнее, если сказать правильно. Я даже думаю, что в пословице, которую придумал народ, все правильно сказано, ты просто забыл порядок слов. Звучит пословица так: «По-немецки — “бутерброд”, а по-русски — “цецки-пецки”». Так даже будет еще смешнее.
— Да, — сказал Зепп, подчиненный Ханса-Петера, — так будет гораздо смешнее. По-немецки «бутерброд», а по-русски «цецки-пецки». Вот это смешная пословица. Ха-ха.
— Но по-русски нет слова «цецки-пецки».
— По-немецки, — уточнил Ханс-Петер, — такого слова тоже нет. Именно это мы стараемся тебе объяснить. Ты теперь понял всю нелепость ситуации?
— Понимаешь, — сказал я, — слово «цецки-пецки» — это бессмыслица. Это чушь. Это сознательно произнесенная абракадабра.
— В немецком языке, повторяю, — терпеливо повторил Ханс-Петер, — такого слова тоже нет. Это не имеет никакого смысла.
Зепп молчал, давая высказаться старшему по званию, но он кивал, подтверждая мысль директора музея.
— В немецком языке, — развил свою мысль Ханс-Петер, — есть слово «бутер», оно означает «масло», и слово «брот» — оно обозначает «хлеб». То есть, хочу я сказать, словосочетание «бутерброд» не является чуждым немецкому словарю. Отнюдь нет. Хотя мы и не употребляем слова «бутерброд», оно не чуждо нашему языку. Однако ни слова «цецки», ни слова «пецки» у нас в словаре нет. В силу этого и сочетания «цецки-пецки» тоже быть не может. Я предполагаю, что если поискать в русском словаре, то ты можешь найти аналоги слову «цецки» или слову «пецки», и тогда все встанет на свои места.
— Возможно, — позволил себе замечание Зепп, — это словосочетание взято из языков тех республик, которые входили в состав Советского Союза.
— Да, вполне разумно, — согласился Ханс-Петер, — я бы поискал среди этих ресурсов также. Например, можно поискать в словаре Туркменистана.
— Или Узбекистана, — сказал Зепп.
— Ханс-Петер! — сказал я, — разве ты не видишь, что вся прелесть этой пословицы в ее нелепости? Здесь вся штука в незнании языков. Пословица предполагает, что по-немецки слова звучат нелепо и неразборчиво, а по-русски все понятно. Как же ты не видишь, что в этой пословице много самоиронии! Ну вот смотри. Данная пословица утверждает, что «цецки-пецки» это немецкие слова…
— Ошибочно утверждает, — заметил Ханс-Петер.
— Да, утверждает ошибочно. Согласен.
— Рад, что мы прояснили этот пункт. Наконец-то.
— Заведомо ошибочно утверждает, да! Автор пословицы…
— Значит, есть конкретный автор?
— Да нет же! Автор — народ! Вот я и говорю, что автор пословицы, то есть народ…
— Тогда я бы не стал употреблять слово «автор». Скажем так, автор имперсонален.
— Хорошо! Народ, придумывая эту пословицу, знал, что словосочетание «цецки-пецки» — просто набор букв, бессмыслица! Знал отлично!
— Но зачем использовать бессмыслицу? — поинтересовался Ханс-Петер.
— Особенно странно использовать бессмыслицу в том случае, — позволил себе замечание Зепп, — если речь идет о различии языков, о сравнении морфем.
— Верно, это работе по изучению чужого языка не поможет, — поддержал Ханс-Петер реплику подчиненного, — для чего же использовать бессмыслицу?
— Чтобы показать свое представление о чужих языках! Чтобы показать, что у иностранцев все звучит непонятно! Вот у нас, у русских, говорит пословица, все звучит предельно ясно — и тут же приводится немецкое слово. Это ведь парадокс, нонсенс! Сказать, что у русских понятные слова, — и привести в качестве примера слово немецкое! В этом состоит ирония пословицы. Ведь слово «бутерброд» нерусское. А пословица утверждает, что оно русское. Это ирония такая у народа. Самоирония, если угодно.
Мне показалось, что я объяснил все понятно. Я даже немного устал. Вероятно, я говорил избыточно длинно, но это было необходимо, надо же наконец все растолковать.
— Я понял твою мысль, — сказал мне Ханс-Петер. — Ты хорошо все объяснил, и насмешка над самодостаточностью культуры мне кажется остроумной. Да-да, это смешно. Самоирония культурного дискурса — это всегда смешно. Однако данная острота звучала бы более осмысленно и последовательно, если бы ты сказал так: «по-немецки — “бутерброд”, а по-русски — “цецки-пецки”». Видишь ли, тот факт, что русские неправильно производят слово «бутерброд» из двух составных «бутер» и «брот», и ведет, полагаю я, к образованию таких непонятных сочетаний, как «цецки-пецки».
— В сущности, заведомую нелепость словосочетания «цецки-пецки» мы и должны рассматривать как своего рода рефлексию на образование слова «бутерброд», — сказал Зепп.
Он недаром ел музейный хлеб, этот парень. Он отстаивал разумные позиции семантики так стойко, как некогда его предки, сопливые мальчишки из Гитлерюгенда, когда дрались за Зееловские высоты.
— Образование слова «бутерброд» и порождает рифму — русское слово «цецки-пецки»!
— Слово не русское, — я чувствовал, что разговор зашел в тупик.
— Хорошо, туркменистанское.
— Ханс-Петер и Зепп, — сказал я в ответ, — вы напрасно подходите к делу так серьезно. Это просто смешная пословица. — Признаюсь, мне она уже смешной не казалась, эта пословица. — Вся соль — в ошибках. В ошибках! По-немецки — «цецки-пецки», а по-русски — «бутерброд»!
— По-немецки — бутерброд! — Ханс-Петер заговорил резко. — Пусть с оговорками, но я могу допустить такое звучание. Пусть! Это нелепо — но пусть! Бутерброд! Ха-ха! Ирония! Но не «цецки-пецки»! «Цецки-пецки» — это по-русски.
— По-туркменистански, — сказал Зепп.
— Да, возможно, по-туркменистански.
Я уходил из музея с тяжелым чувством. Зачем только я заговорил про этот бутерброд. Так иногда бывает, когда споришь о Сталине и демократии, фашизме и социализме, как правило, собеседники настолько возбуждены своей гражданской позицией, что ничего вокруг не слышат. Но тут-то никакого Сталина — просто «цецки-пецки». Потом я ехал в аэропорт, летел в Лондон, добирался до Брикстона, до своей Coldharbour Lane. Пришел в мастерскую, толкнул дверь…
Мэлвин с Колином играли в «свинок». Розовых свинок делают из плотной резины, они размером с полпальца, фигурки выполнены так, что свинка получается кубической: она может стоять на лапках, на носу, лежать на боках и на спине. Надо подбросить свинку, в зависимости от того, как она упадет на стол, начисляют очки: упала на бок — одно очко, на спинку — два, на нос — пять.
— Come, come, piggy! — приговаривал Колин, подбадривая свою свинку.
— У нас в России такая же точно игра, — сказал я ребятам. — Только подбрасывают спичечный коробок.
— Bloody рушен подбрасывают коробок спичек? — Мэл ушам своим не верил. Рассказы о бедности, что свирепствует в России, получили основательное подтверждение. — Вы в Москве играете в коробок спичек? Не можете сделать такую вот маленькую свинку? — он глядел на меня с недоумением. Если такой малости твой народ не мог осилить, говорил его взгляд, то поздно рассуждать о свободе и демократии.
— Это очень удобно, — пытался я оправдаться. — Коробок спичек всегда под рукой.
— Спички! — Мэл был поражен. — Интересно, во что играют французы?
— В чеснок! — Колин засмеялся.
— Точно. Fucking French garlic! Они кидаются чесноком. А немцы?
— Немцы… немцы… — Колин растерялся, выдумывая обидное. — Немцы кидают колбасу!
Я подумал, что сейчас самое время рассказать ребятам про комичный случай в немецком музее, — и рассказал. Было немного трудно перевести, но я справился. Мэлвина крайне заинтересовало понятие «бутерброд».
— Это что, сандвич такой? Вы в России не знаете простого слова «сандвич»? — он глядел на меня с жалостью. Мало того что свинок произвести страна не может, но и слова «сандвич» люди не выговаривают. — Бутер-брод. Это что значит? Баттер-бред?
— По-немецки «баттер» будет «буттер». А «бред» будет «брот».
Мэл помолчал.
— Баттер-бред. А ветчину или тунца они что, в сандвич не кладут? Только масло?
— Кладут, конечно.
— Или, например, семгу. Можно положить семгу. Я, например, люблю сандвичи с семгой.
Перед ним на столе лежал большой пакет с сандвичами — до ланча было еще часа полтора.
— У немцев хорошая ветчина, — сказал справедливый Колин. — И сандвичи нормальные. Но все-таки немцы смешной народ! Сами не знают, какие у них слова есть, а каких нет!
— Crazy! Свой язык выучить не могут! Сиськи-письки не знают! — по-английски нет звука «ц». Поэтому Мэлвин переиначил слово, и вместо «цецки-пецки» он говорил «сиськи-письки», чем внес вульгарность в наш разговор. — Нет, Макс, я не пойму, как можно не знать собственный язык!
— Мэл, — объяснил ему Колин, — «сиськи-письки» — так немцы называют русский сандвич. А русские называют немецкий сандвич «баттер-бред».
— Crazy bastards! Они что, не могут проще говорить! Я запутался!
— По-русски говорят «сиськи-письки». Правильно, Макс? А по-немецки «баттер-бред».
— А в сиськи-письки семгу кладут?
— Да что вы такое несете! Это просто пословица — ее смысл в том…
И я понял, что никогда не смогу объяснить, в чем смысл выражения «цецки-пецки» и над чем здесь надо смеяться.
— В чем же смысл?
— Это пословица про то, что люди хотят одного, а получается у них всегда другое. Ну что, ты сам не знаешь, как бывает? Цецки-пецки — это, ну как бы тебе объяснить, это такая правда жизни. Это мечта о справедливости. Это идеал. Люди всегда хотят добиться цецки-пецки, а получают вместо этого бутерброд. Вот, например, посмотри на историю искусств — все станет понятно.
— Так-так, — сказал Мэл и открыл пакет с сандвичами. — Сиськи-письки — это идеал, понимаю.
— А бутерброд — это реальность.
— Понимаю, — Мэл развернул сандвич, надкусил.
— Помнишь авангард?
Мэл покивал.
— Вот типичный пример цецки-пецки. В десятые годы прошлого века люди сочиняли утопии, хотели справедливости. Было тогда всякое экспериментальное искусство. А чем кончилось? Гитлеризм, сталинизм — вместо цецки-пецки получился обыкновенный бутерброд. Все прагматично и просто.
Мэл задумчиво жевал и смотрел на меня с интересом.
— Потом наступила война. И во время войны люди мечтали о победе, о том, что однажды будет настоящее справедливое искусство. Цецки-пецки все-таки победят! Были тогда хорошие писатели, они писали о справедливом времени, которое наступит. Генрих Белль, Альбер Камю, Томас Манн, Бертольд Брехт. И художники были отличные — Пикассо, Шагал. И казалось, победим в страшной войне, уберем все дурацкие плакаты, монументальную пропаганду — и наступит время цецки-пецки!
— Но мы победили, — сказал Колин. — В чем проблема?
— Верно, победили. И некоторое время цецки-пецки были людям нужны. Но очень недолго. Потом людям захотелось иметь бутерброд.
— Опять бутерброд? — сказал Колин. — Не сиськи-письки?
— Ну конечно, нет. Нужны реальные вещи, а не мечта. Жизнь вокруг непростая. Холодная война, Маккарти, Берлинская стена, Карибский кризис, Корея, Вьетнам — какие тут цецки-пецки… Не до них. Про Генриха Белля забыли.
— Кто это такой?
— Видишь, ты не знаешь… Опять начали плакаты делать, врать, заниматься модой, абстракция пошла в ход, про идею цецки-пецки снова забыли… хотя во время холодной войны люди все-таки мечтали о справедливости. Понимаешь, людям всегда хочется создать такое искусство, чтобы оно было о главном, о том, что нужно всем. О справедливости. О любви. О том, что надо защищать слабых. И вот Берлинская стена однажды рухнула!
— Победили сиськи-письки?
— Да, так показалось! У нас в стране люди стали читать Солженицына, снова вспомнили про Чаплина, про Брехта. И ждали, что искусство будет рассказывать правду о жизни. Но это быстро надоело. Оказалось, что из цецки-пецки не наладишь рынок. Люди сказали, что свобода — это совсем не цецки-пецки, а бутерброд. Бутерброд надежнее.
Мэл доел первый сандвич, достал из пакета второй, развернул масляную бумажку. Оказалось, что он внимательно меня слушал и даже сделал выводы. Мэл вообще очень внимательный человек.
— Значит, — сказал он, — получается так, что свобода, демократия, выборы, это все — сиськи-письки? А нормальная жизнь — баттер-бред? У русских, значит, всегда была мечта о сиськи-письки, а немцы им давали простой баттер-бред?
— Bloody hell! — сказал Колин.
— I tell you! — сказал Мэл. — Они не хотят дать рушен их сиськи-письки.
— Не совсем так, Мэл, — я хотел было объясняться, но понял, что согласиться проще.
— Знаешь, Макс, — сказал Мэл, подумав. — Тут все неправы. Сиськи-письки я бы никогда не променял на баттер-бред, если в него не положат семгу. Но, если в баттер-бред положат семгу и ветчину, если это будет нормальный британский сандвич, тогда на кой черт мне все эти сиськи-письки?
-
-
24.06.2010 в 14:47Спасибо))
-
-
24.06.2010 в 14:49-
-
24.06.2010 в 14:51Утаскиваю в Цитатник! Цецки-пецки, паманимишь!
-
-
24.06.2010 в 14:57-
-
24.06.2010 в 14:59-
-
24.06.2010 в 15:54-
-
24.06.2010 в 16:01-
-
24.06.2010 в 16:07-
-
24.06.2010 в 16:57-
-
24.06.2010 в 17:53-
-
24.06.2010 в 19:04-
-
24.06.2010 в 21:49-
-
25.06.2010 в 12:12-
-
25.06.2010 в 14:29Уплакалась от смеха ))))))
-
-
23.02.2011 в 07:18